Заклятие Лусии де Реаль (сборник) - Иван Головня

Руки подняли трое из семи членов команды. Да и то не все сразу. Первым, разумеется, был Дерек. Остальные, в том числе и Крумс, в нерешительности переминались с ноги на ногу.

– Крумс, а ты чего? – подскочив к верзиле, закричал Дерек. – Ты же обещал! Слово давал! Это такое твоё слово?

Крумс опустил голову и неохотно поднял руку. За ним руку поднял ещё один матрос, Бонк.

– А вы почему не голосуете? – повелительно, уже на правах старшого, прикрикнул боцман. – Или вы не намерены плавать на этом судне?

Оба матроса поспешно вскинули кверху руки.

– Всё, Лакуна! Команда сказала своё слово! – нагло ухмыляясь, провозгласил Дерек. – Больше вы не капитан!

И тут Лакуна вдруг не без удивления осознал, что ему безразличен и этот бунт, и судьба его «Фортуны», и даже его собственная судьба. Откуда взялась эта апатия, капитан объяснить не мог. Если разобраться, то дело было не таким уж и безнадёжным. Лакуна мог попытаться переубедить команду – у него нашлись бы для этого веские аргументы. Наконец, у него был револьвер, и он мог запросто застрелить Дерека как зачинщика бунта в открытом море. Да что там револьвер? При силище Лакуны Дереку хватило бы одного хорошего удара кулаком. Но, странное дело, Лакуна даже не подумал об этом. Он вдруг стал ко всему равнодушен, словно на него снизошло какое-то необъяснимое затмение ума. Вместо того чтобы произнести хотя бы обвинительную речь в адрес неблагодарной команды, он лишь проговорил безразличным голосом:

– Ну что ж… Мне ничего не остаётся, как подчиниться воле команды. Чему быть, того не миновать, – и после короткой паузы Лакуна продолжил: – Сегодня у нас не семнадцатое столетие, а вторая половина двадцатого. Поэтому думаю, что выбрасывать меня за борт на съедение акулам вы не станете…

– Нет!

– Конечно, нет!

– Что мы – дикари? – послышалось из толпы.

– Я так и думал, – сказал Лакуна. – Но, чтобы добраться до берега, мне нужны шлюпка, пара вёсел, пакет сухарей и бочонок воды.

Уже стоя в шлюпке, Лакуна обратился к свесившимся за борт матросам с последним словом:

– Что же сказать вам напоследок, ребята? Ни удачи, ни попутного ветра, ни семь футов под килём я вам пожелать, конечно, не могу. Это было бы кощунством. Пожелаю лишь одно: чтобы вы как можно скорее поняли, какую большую глупость совершили. И чтобы пожалели об этом. И вы пожалеете. В этом я не сомневаюсь. Вы забыли, что меня тридцать пять лет называли Везунчиком Лакуной. И пока я водил «Фортуну», мы были с нею одним целым. И это оберегало от несчастий её, а с нею и вас. С этой минуты мы с нею существуем порознь – я сам по себе, она сама по себе. Что это значит, думаю, в скором времени вы поймёте.

– Хватит нас охмурять! – прикрикнул на Лакуну Дерек. – Что сделано, то сделано, и назад возврата быть не может. Отваливайте!

– Прощайте, ребятки! – взмахнул рукой Лакуна.

Он оттолкнулся от борта шхуны веслом, посмотрел на наручный компас, развернул шлюпку в нужном направлении, уселся поудобнее на банку и взмахнул вёслами. Через минуту-другую шлюпка с Лакуной растворилась в тумане.

Чтобы поднять настроение команды и отметить своё восхождение на капитанский трон, Дерек приказал принести из неприкасаемого капитанского запаса литровую бутыль рому.

До ближайшего берега было не меньше тридцати миль, и Лакуна решил беречь силы: грёб не спеша и размеренно, словно совершал морскую прогулку.

Часам к десяти туман начал редеть, а вскоре и вовсе рассеялся. Лакуна встал во весь рост – горизонт вокруг был чист, шхуны нигде не было видно. Только мелкая зыбь катилась неустанно к зюйду и веером по небу расстилались белесые полупрозрачные облака.

Решив перекусить, Лакуна уложил вёсла вдоль бортов и потянулся к пакету с сухарями. И в этот миг со стороны норда, где приблизительно должна была находиться «Фортуна», до его слуха донёсся отдалённый пушечный выстрел. «Неужели по шхуне?» – мелькнула в голове Лакуны тревожная мысль. И тут же, следом за первым, последовал второй выстрел. А спустя секунду-другую морское безмолвие расколол чудовищной силы взрыв. Лакуна мигом вскочил на ноги. То, что он увидел, заставило его впервые в жизни перекреститься: милях в десяти к норду к небу поднимался огромный сноп пламени и дыма.

– Прощай, «Фортуна»! – прошептал Везунчик. – Прощайте, непутёвые морячки! Спасибо вам! Пусть и несознательно, но в этот раз вы сделали хорошее дело. Там… – Лакуна поднял к небу смиренный взгляд, – вам за это, надо думать, воздастся.

Ясновидец Ричи Аксель

Осенняя выставка морионских художников, устроенная в Зале приёмов городского муниципалитета, на сей раз удалась на славу. В ней едва ли не впервые приняли участие все ведущие живописцы, графики и ваятели Мориона, выставившие на суд ценителей прекрасного лучшие свои работы. Здесь можно было увидеть бьющие по нервам своей агрессивной экспрессией портреты Стива Крума, воздушные и трепетные, словно тонкие утренние сны, акварели Лорны Поповой, прелестные романтические марины Жоржа Руго, очаровательные, полные радостного и светлого настроения этюды талантливого последователя импрессионистов Энцо Корелли, реалистические сценки из жизни рыбаков и докеров старейшины морионских художников восьмидесятилетнего Жюля Форса, пышные, похожие на театральные декорации полотна Барри Стюарда с фантастическими приморскими городами и гаванями, изящные и лёгкие, будто парящие в воздухе, мраморные женские фигурки Шандора Конти.

О выставке много писали газеты. Журналисты соревновались в изобретении броских эпитетов, которыми щедро одаривали художников и их работы. Устроители выставки довольно потирали руки: народ на выставку валил валом.

Хотя, справедливости ради, придётся признать, что не все зрители стремились в Зал приёмов только затем, чтобы полюбоваться на шедевры упомянутых выше виртуозов кисти и резца. Неожиданно для всех, и прежде всего, надо думать, для самого автора, «гвоздём» выставки стала работа некоего Ричи Акселя, посредственного живописца, который до этого звёзд с неба не хватал.

На картине этого художника, которая называлась «Исчадие ада» и значилась в каталоге выставки под номером «97», во всех деталях был изображен полутёмный чердак старого дома. На переднем плане лежала мёртвая девочка-подросток в изодранной одежде, с окровавленным лицом и синими пятнами на шее. На втором плане виднелся удаляющийся убийца. Держась левой рукой за открытую чердачную дверцу и полуобернувшись, он бросал последний взгляд на свою жертву. Это был отвратительный горбун с яйцеобразной головой, прилипшими ко лбу жидкими рыжими волосами, оттопыренными ушами, похожим на клюв попугая горбатым носом, большим кривым ртом и маленькими хищными глазками. Картина была выдержана в тёмных тонах, что ещё больше усиливало исходившее от неё мрачное настроение.